Лекция 5. Раневская и Гаев

       Старые владельцы сада: Раневская и Гаев в пьесе "Вишневый сад".

Прототипами Раневской, по свидетельству автора, были русские барыни, праздно жившие в Монте-Карло, которых Чехов наблюдал за границей в 1900 году и в начале 1901 года: «А какие ничтожные женщины... [о некоей даме. — В. К.] "она живет здесь от нечего делать, только ест да пьет...” Сколько гибнет здесь русских женщин» (из письма О. Л. Книппер).

Вначале образ Раневской кажется нам милым и привлекательным. Но затем он обретает стереоскопичность, сложность: обнаруживается легковесность ее бурных переживаний, преувеличенность в выражении чувств: «Я не могу усидеть, не в состоянии. (Вскакивает и ходит в сильном волнении.) Я не переживу этой радости... Смейтесь надо мной, я глупая... Шкафик мой родной. (Целует шкаф.) Столик мой...» В свое время литературовед Д. Н. Овсянико-Куликовский даже утверждал, имея в виду поведение Раневской и Гаева: «Термины "легкомыслие” и "пустота” применяются здесь уже не в ходячем и общем, а в более тесном — психопатологическом — смысле, поведение этих персонажей пьесы "несовместимо с понятием нормальной, здоровой психики”». Но в том-то и дело, что все персонажи пьесы Чехова — это нормальные, обычные люди, только их обычная жизнь, быт рассматриваются автором как бы через увеличительное стекло.

Раневская, при том, что брат (Леонид Андреевич Гаев) называет ее «порочной женщиной», как ни странно, вызывает уважение и любовь у всех персонажей пьесы. Даже лакею Яше, на правах свидетеля ее парижских тайн вполне способного на фамильярное обращение, не приходит в голову быть с ней развязным. Культура и интеллигентность придали Раневской очарование гармонии, трезвость ума, тонкость чувств. Она умна, способна сказать горькую правду о себе самой и о других, например, о Пете Трофимове, которому она говорит: «Надо быть мужчиной, в ваши годы надо понимать тех, кто любит. И надо самому любить... "Я выше любви!” Вы не выше любви, а просто, как вот говорит наш Фирс, вы недотепа».

Но Раневская лишена воли, она не способна ничего изменить и исправить. Она упрекает себя за то, что бессмысленно тратит деньги в то время, как Варя «из экономии кормит всех молочным супом, на кухне старикам дают один горох», и тут же отдает золотой. Она вначале рвет телеграммы из Франции, не читая их, а затем опять собирается в Париж. Она привязана к Ане и Варе, но оставляет их, забрав с собой последние деньги, которые, она знает, скоро кончатся. Ее, казалось бы, оправдывает любовь (любовь самоотверженная, преданная), но это любовь к человеку подлому, бесчестному. Раневская действительно «ниже любви», как она сама говорит о себе. Странным образом она порождает цепную реакцию развращенности и паразитизма в других: в лакее Яше, парижском любовнике...

И все же в Раневской многое вызывает симпатию. При всей безвольности, сентиментальности ей свойственна широта натуры, способность к бескорыстной доброте. Это привлекает Петю Трофимова. И Лопахин о ней говорит: «Хороший она человек. Легкий, простой человек».

Двойником Раневской, но личностью менее значительной, является в пьесе Гаев, не случайно в списке действующих лиц он представлен по принадлежности к сестре: «брат Раневской». И он способен иногда говорить умные вещи, быть иногда искренним, самокритичным. Но недостатки сестры — легкомыслие, непрактичность, безволие — становятся у Гаева карикатурными. Любовь Андреевна только целует в порыве умиления шкаф, Гаев же произносит перед ним речь в «высоком стиле». В собственных глазах он аристократ самого высокого круга, Лопахина словно и не замечает и старается поставить «этого хама» на место. Но его презрение — презрение аристократа, проевшего свое состояние «на леденцах» — смешно.

Гаев инфантилен, нелеп, например, в следующей сцене:

«Фирс. Леонид Андреевич, бога вы не боитесь! Когда же спать?

Гаев (отмахиваясь от Фирса). Я уж, так и быть, сам разденусь».

Гаев — еще один вариант духовной деградации, пустота и пошлость.

М. Горький дал в свое время резкую, во многом справедливую характеристику героям: «Эгоистичные, как дети, и дряблые, как старики, они опоздали вовремя умереть и ноют, ничего не видя вокруг себя, ничего не понимая, — паразиты, лишенные силы снова присосаться к жизни». Раневская и Гаев вольно или невольно предают все, что, казалось, им дорого: и сад, и родных, и верного раба Фирса. Финальная сцена и комична, и подлинно трагична. Последнее слово пьесы, произнесенное Фирсом: «Недотепа», — это и о самом Фирсе, и о других героях, и о самой русской действительности тех лет...

Не раз было отмечено в истории литературы, ненаписанной «истории» читательского восприятия произведений Чехова, что он будто бы испытывал особое предубеждение к высшему свету — к России дворянской, аристократической. Эти персонажи — помещики, князья, генералы — предстают в рассказах и пьесах Чехова не только пустыми, бесцветными, но подчас неумными, дурно воспитанными. (А. А. Ахматова, например, Чехова упрекала: «А как он описывал представителей высших классов... Он этих людей не знал! Не был знаком ни с кем выше помощника начальника станции... Неверно все, неверно!»)

Однако вряд ли стоит усматривать в этом факте определенную тенденциозность Чехова или его некомпетентность, знания жизни писателю было не занимать. Дело не в этом, не в социальной «прописке» чеховских персонажей. Чехов не идеализировал представителей никакого сословия, никакой социальной группы, он был, как известно, вне политики и идеологии, вне социальных предпочтений. Всем классам «досталось» от писателя, и интеллигенции тоже: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже тогда, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр».

С той высокой культурно-нравственной, этико-эстетической требовательностью, с тем мудрым юмором, с которыми Чехов подходил к человеку вообще и его эпохе в особенности, социальные различия теряли смысл. В этом особенность его «смешного» и «грустного» таланта. В самом же «Вишневом саде» нет не только идеализированных персонажей, но и безусловно положительных героев (это относится и к Лопахину («современной» Чехову России), и к Ане и Пете Трофимову (России будущего).