Лекция 1. Жизненный и творческий путь А.А. ФадееваФадеев
Александр Александрович [11(24).12.1901, г.Кимры Тверской губ. — 13.5.1956,
Москва] — прозаик, критик, теоретик литературы. Вырос в семье профессиональных революционеров. Отец — учитель
сельской школы, народоволец, был сослан в Сибирь на каторгу. Мать — фельдшер,
вторично вышла замуж (1907) за социал-демократа Г.В.Свитыча, ставшего отчимом
троих ее детей, в т.ч. и Саши. Детство и юность Фадеева прошли на Дальнем
Востоке, куда семья переселилась в 1908. Учеба во Владивостокском коммерческом
училище, сближение с большевиками братьями И. и В.Сибирцевыми, участие в
партизанском движении против Колчака, иностранных интервентов в Приморье
(1919-20) и военных действиях Красной Армии против атамана Семёнова в
Забайкалье (1920-21) сформировали личность Фадеева. С юных лет Фадеев познал
«вкус» партийной работы, пройдя путь от рядового бойца до комиссара бригады. Эти годы дали ему ценный жизненный опыт и материал для будущих
литературных произведений. 19-летним юношей Фадеев стал делегатом X съезда
РКП(б) и вместе с другими делегатами был мобилизован на подавление
Кронштадтского мятежа, там получил серьезное ранение. После излечения он
поступил в Московскую горную академию, но вскоре вынужден был прервать учебу
ради партийной работы на Кубани и в Ростове-на-Дону (1924-26). С тех пор
приоритет партийного долга перед любыми другими личными интересами, включая и
творческие, станет одной из наиболее существенных черт Фадеева.,
предопределивших его яркую и вместе с тем драматическую жизненную судьбу. Первая повесть Фадеева «Разлив» ,
посвященная популярной тогда теме борьбы коммунистов за «большевизацию»
крестьянской массы. Более четко индивидуальность писателя проявилась в рассказе «Против
течения» в основу которого легли некоторые эпизоды из жизни юного Булыги
(партийная кличка Фадеева) и его старшего двоюродного брата, боевого товарища
по партизанской войне в Приморье Игоря Сибирцева. Для обоих произведений
характерна дальневосточная этнографическая экзотика — плод увлечения их автора
Майн Ридом, Ф.Купером, Дж.Лондоном, которых он числил в ряду своих литературных
учителей. Отношение Фадеева к этим ранним пробам своего пера выразилось в том,
что повесть «Разлив» с 1932 он вообще не переиздавал, а рассказ «Против
течения» позднее доработал и опубликовал в 1934 под новым названием — «Рождение
Амгуньского полка». При всем несовершенстве первых произведений в них наметилось то,
что связывает их с будущим творчеством Фадеев. В частности, торжество партийной
идеи и воли у тех героев (Иван Неретин, Никита Селезнев, Соболь и др.), которых
он назовет потом людьми «особой породы». Данное качество осознавалось Фадеевым
не как признак аскетизма в ущерб душевной, эмоциональной стороне человека, а
как истинное проявление красоты его духа и самой революции. Этот типично фадеевский
взгляд на человека в полной мере обнаружился в романе «Разгром» (1927),
написанном с сознательным намерением дать некий пример, образец того лучшего в
людях, что раскрыла в них революция. Новый герой истории показан здесь в свете
мечты о человеке, о гармонически развитой личности, формирование которой автор
считал конечной целью революции (отсюда романтический колорит в этом сугубо
реалистическом произведении). Воплощена эта мечта не в каком-либо одном
идеальном образе, а в коллективном портрете воинов-партизан. Главы романа не
случайно выстраиваются по принципу перемещения внимания на каждого из героев,
раскрывающихся в действии, в критических ситуациях проверки и испытания
личности. По ходу повествования выявляются разные грани собирательного образа «нового
человека»: интеллектуальная сила и воля Левинсона, физическое совершенство и
природная ловкость Метелицы и т.д. Герои романа находятся на разных ступенях
движения к нему, начиная с низшей (образ Морозки). Однако само представление
Фадеева об этом «новом человеке» несло на себе отпечаток своего времени. В
романе изначально заложено предпочтение классовой морали перед общечеловеческой
путем противопоставления «народного» (Морозка) и мелкобуржуазного (Мечик) начал
как внутренне чуждых и несовместимых. Мечик, по признанию автора, «весьма
"морален" с точки зрения десяти заповедей», но в критический момент
не способен поступать так, «как нужно для революции», и потому, безусловно,
отвергаем ею Морозка же, хотя и находится на низком уровне сознания и морали,
до конца предан делу революции и потому «является человеческим типом более
высоким, чем Мечик» Подобный «отбор человеческого материала», где главным
критерием служит не общечеловеческая, а революционная мораль, был несомненным
отражением реальности самой революции. Но в нем заключалась, как подтвердил
последующий опыт советской истории, и опасность произвола, жестокости, насилия
над личностью, в т.ч. и над теми, кто неизменно и искренне руководствовался
законами «революционной морали». По иронии судьбы эти явления не миновали и
самого Фадеева, сыграв свою коварную роль в его жизненной и творческой драме.
Роман «Разгром» в момент своего появления вызвал всеобщий интерес критики. На
него откликнулись деятели почти всех тогдашних литературных течений и
группировок (рапповцы, перевальцы, лефовцы и др.), рассматривая его с позиции
собственных творческих программ и актуальных в то время споров о «живом
человеке» в литературе, «психологическом реализме», «теории непосредственных
впечатлений» и т.д. (ст. А.Воронского, А.Селивановского, В.Полонского,
А.Лежнева и др.). Развернулась дискуссия о толстовской традиции и особенностях
ее претворения в «Разгроме». За редким исключением (статья О.Брика), роман в
целом получил высокую оценку и стал своеобразным художественным эталоном своего
времени. Завершение романа «Разгром» совпало с переездом Фадеева в Москву и
началом его работы в РАППе, где он занял место одного из руководителей
ассоциации. Участие в рапповском литературном движении (1926-32) выявило новую
грань деятельности Фадеева — в качестве критика и теоретика литературы. Его
ранние статьи «Столбовая дорога пролетарской литературы» (1928), «Долой
Шиллера!» (1929), «За художника материалиста-диалектика» (1930) и др. были
наглядным выражением рапповской догматики, но в то же время не тождественны ей.
Обогащенный опытом «Разгрома», Фадеев более широко понимал отдельные вопросы
художественного творчества по сравнению с другими деятелями ассоциации. Вместе
с тем специфическая рапповская «прививка» не прошла для него бесследно. РАПП, в
понимании Фадеева,— «это политическая, а не только литературная... организация
рабочего класса, и выходить из нее нельзя...— это возрадует только классового
врага». Так писал он в 1931 А.С.Серафимовичу, предостерегая последнего от
выхода из ассоциации . Интересы литературной политики Фадеев ставил превыше
всего, отождествляя их с интересами собственно литературы, хотя они далеко не
всегда совпадали. Это объясняет, почему Фадеев, даже сознавая многие ошибки и
пороки рапповцев, тем не менее до конца оставался в их рядах. После ликвидации
РАППа он одним из первых критически переосмыслил ее опыт, а также собственные
эстетические позиции. Рапповский период в творческом плане мало чем обогатил
Фадеева, но зато научил его, говоря его же словами, «впрягаться в литдела»,
подчиняя их политическим задачам, придал ему уверенности в своем праве
«руководить» другими писателями, распоряжаться их судьбами. Здесь закладывались
качества будущего «властолюбивого генсека» (М.Шолохов) советской литературы,
подвергавшего некоторые отнюдь не худшие ее произведения (А.Платонов,
В.Гроссман, Э.Казакевич и др.) разносной и несправедливой критике и лишь в
конце жизни признавшего многие свои ошибки и пытавшегося их исправить. Между
тем серьезное предостережение по этому поводу литературный деятель Фадеев
услышал еще в 1929. «Горький перед отъездом предупреждал меня...— писал он,—
что если я не разгружусь и буду дальше жить так, то дело может кончиться просто
гибелью дарования». Эти пророческие слова прозвучали из уст человека, от
которого Фадеев, по воле судьбы, принял своеобразную эстафету в руководстве СП
на долгие годы. Первые и довольно тревожные признаки творческих затруднений Фадеев
почувствовал в работе над романом «Последний из удэге», растянувшейся на многие
годы (1929-41), но так и не доведенной до конца (завершено было 4 части из
задуманных 6). Замысел этого романа вырос из того же жизненного источника, что
и «Разгром»: революция и Гражданская война на Дальнем Востоке. Но писатель
значительно расширил рамки повествования, претендуя на создание эпопеи в форме
«синтетического монументального реализма», которую он находил в литре у
Шекспира, Гете, в музыке — у Бетховена и которую считал в 1930-е наиболее
отвечающей характеру и духу советской эпохи. Однако поиски этой более емкой,
как казалось Фадееву, художественной формы (одновременно и реалистической, и
романтической, и символической) давались ему с большим трудом и в конечном
итоге привели к тому, что роман получился «принципиально разностильным» . До
подлинного синтеза, удовлетворяющего прежде всего самого автора, дело так и не
дошло. В отличие от «Разгрома», где Фадеев, по мнению А.Воронского, находился
во власти «непосредственных впечатлений», в новом романе все более заметными
становились авторские вторжения в повествование, его оценки и разъяснения
изображаемого, идущие, по-видимому, от стремления максимально четко «донести
идею» произведения до читателя. Формулируя ее, Фадеев писал: «Мне хотелось
показать, каким образом в процессе революции передовые представители общества,
борющиеся за коммунизм, вступают в союз с отсталыми народами, помогают им в
борьбе и ведут их за собой...». Эта идея, в авторском ее изложении, является
скорее политической, чем художественной, и больше подходит для публицистической
статьи, чем для романа. И хотя в «Последнем из удэге» немало эпизодов и
образов, написанных рукою подлинного художника (Лена и Сережа Костенецкие, Петр
Сурков, Всеволод Ланговой и др.), задуманный роман-эпопея, постепенно нарастая
в объеме, все же не складывался в нечто цельное. Автор «увяз в материале»,
проявив качества «хорошего живописца», но «слабого архитектора». К чести
Фадеева, он и сам это понимал, неоднократно и публично признавая композиционное
несовершенство своего произведения. Более созвучным природе таланта Фадеева был иной путь творческих
поисков, приведший его к концепции «крылатого реализма» (т.е. реализма с
элементами романтики). Разработку ее он начал еще в 1930-е с пересмотра своего
отрицательного отношения к романтизму и завершил в послевоенное время. Романтика,
по Фадееву,— это художественное воплощение желаемого и должного, опирающееся,
однако, на фундамент реальной жизни, достоверных исторических событий. Именно в
этом качестве она проявилась в романе «Молодая гвардия». Здесь писатель
фактически вернулся к тому принципу художественного повествования, который был
свойственен роману «Разгром»,— созданию коллективного портрета героев Великой
Отечественной войны. Эльза Триоле писала, что Фадеев по-настоящему мог
вдохновить лишь «восторгающий сюжет» (Советская культура. 1990. 27 окт. С.15).
Такой сюжет он нашел в предоставленных ему в 1943 документальных материалах о
молодежном краснодонском подполье, на основе которых и был написан роман.
Тяготение писателя к групповому портрету обрело здесь опору как в материале
(деятельность комсомольской подпольной группы), так и в самом нравственном
облике молодогвардейцев, черты которых так или иначе связаны с представлением
Фадеева о прекрасном человеке. При этом автор сознательно стремился раскрыть
идеальные стороны их характеров, выделить то главное, что проявляется в них в
момент большого исторического испытания. Тенденция к идеализации и поэтизации
лучших черт юных героев вполне очевидна в романе, но она, как ни странно,
по-своему органична для него. Документальная основа не препятствует проявлению
поэтического мироощущения автора, недаром Фадеева называют «поэтом в прозе».
Роман построен на столкновении мира прекрасного, человеческого
(молодогвардейцы) и мира безобразного, уродливого (фашизм). Контраст молодости
и войны, жизни и смерти, света и мрака является характерной чертой его поэтики.
Прикосновение Фадеева к юности 1940-х было для него одновременно и возвращением
в собственную юность. По словам В.Герасимовой, «заповедные образы своей юности
он переодел в одежды комсомольцев сороковых годов». Память о юности самого
автора невольно оживает на страницах романа и вносит в него весьма ощутимый
лирический элемент, которого не было в прежних произведениях писателя. Это дало
основание исследователям расширить представление о традициях русской литературы
в творчестве Фадеева, связав его, кроме Л.Толстого, с опытом Гоголя, Тургенева. Несомненный успех «Молодой гвардии» у читателей, что стало ясно
сразу же после ее публикации, не избавил Фадеева от неожиданной критики,
обрушившейся на него в редакционной статье «Правды» от 3 дек. 1947. Автору было
предъявлено несколько серьезных обвинений, главное из которых — недостаточное
изображение роли партии в руководстве комсомольской подпольной организацией.
Критика эта совпала по времени с обнаружением новых документов, подтверждавших
тесную связь коммунистов с молодежным подпольем. Так появилась 2-я редакция
«Молодой гвардии» (1951), значительно расширенная и переработанная автором в
соответствии с требованиями «Правды». С той поры, однако, возникли и неизбежные
сомнения в целесообразности переделки романа, впервые высказанные вслух
К.М.Симоновым в статье «Памяти А.А.Фадеева». Наверняка не избежал их и сам
Фадеев: недаром он бережно хранил и даже перепечатал те письма читателей, в
которых выражалось несогласие с мнением партийной газеты. Переработка по
партийной указке вполне законченного и уже вошедшего в сознание читателей
произведения далась Фадееву нелегко (на это ушло 3 года, почти вдвое больше,
чем на создание самого романа). Какими бы серьезными мотивами она ни
оправдывалась, в т.ч. и самим Фадеевым, в глазах литературной общественности
(или, по крайней мере, части ее) это выглядело своего рода компромиссом,
сделкой с совестью (А.Твардовский, например, не мог простить писателю этого).
Но и поступить иначе Фадеев не мог хотя бы потому, что претензии к роману
возникли в полном соответствии с теми критериями, которые он сам утверждал в
литературе и как художник, автор романа «Разгром», и как критик, и как
официальный руководитель СП. Следуя своему неизменному принципу во всем давать
«образец» (и прежде всего — в творчестве), он и в данном случае решил показать
пример того, как должен относиться к критике писатель-коммунист. И все же,
независимо от того, хуже или лучше получился 2-й вариант романа (здесь были и
приобретения, и потери), переделка «Молодой гвардии» была в какой-то степени
насилием автора над самим собой и в известном смысле унижением Фадеева-писателя.
«Я все еще перерабатываю молодую гвардию в старую»,— с горькой иронией писал он
о себе .Здесь опять-таки литературный политик в нем взял верх над художником.
Отсюда начинается личная драма Фадеева, приведшая его в совокупности с другими
нравственными и творческими компромиссами, совершенными во имя «партийного
долга», к трагическому финалу. В этом смысле, как заметил Ренато Гуттузо,
искусственно навязанная Фадееву переделка «Молодой гвардии» «находится в
гармонии с его самоубийством» Последние годы Фадеева были заполнены работой над романом «Черная
металлургия», задуманным как многоплановое повествование о современности, а
также составлением и редактированием сб. собственных статей и выступлений «За
тридцать лет» (издан в 1957). В 1954 писатель опубликовал 8 первых глав нового
романа в газете «Челябинский рабочий», «Литературной газете» и в журнале
«Огонек». Судя по письмам Фадеева, он не прекращал работы над романом до конца
своей жизни, но дальше упомянутых глав дело так и не продвинулось. Писатель
объяснял это то чрезмерной занятостью «нетворческими» делами, то болезнью, то
непредвиденным изменением ситуации в той сфере деятельности (металлургия),
которой посвящен роман. Но истинной причиной его неудачи был несомненный упадок
творческих сил, переживаемый им в те годы. Смерть Сталина и последующее
разоблачение его злодеяний не могли не отразиться на самом положении и
творческом самочувствии Фадеева: на протяжении многих лет он был проводником литературной
политики диктатора. Это безусловно обострило «сознание трагического
противоречия его жизни» и вместе с нарастающим ощущением творческого кризиса
подвело его к роковой черте самоубийства. Лишь после публикации предсмертного
письма Фадеева, адресованного ЦК партии, в полной мере обнаружилась «тайна» его
преждевременной гибели. В этом документе большой обличительной силы (недаром
его более 30 лет прятали в архиве ЦК) нет, однако, ни капли раскаяния,
признания своей личной причастности к обличаемым методам партийной опеки над
литературой. Вся вина за «униженную, затравленную, загубленную» литературу и за
свою во многом не реализованную писательскую судьбу возложена на
«самоуверенно-невежественное руководство партии». Предсмертные строки Фадеева
по-своему раскрывают его характер — «один из самых многосложных характеров,
который сформировала революция» |
Меню сайта
Поиск
Архив записей
Друзья сайта
Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |