ЭЗ`ОПОВ ЯЗ`ЫК — вынужденное иносказание, художественная речь, насыщенная недомолвками и ироническими намеками. Выражение восходит к легендарному образу древнегреческого поэта VI века до н. э. Эзопа, создателя жанра басни. Раб по происхождению, Эзоп, чтобы говорить правду о современни­ках, вынужден был, по преданию, прибегать к аллегориче­ским образам животных, птиц . В дальней­шем эзопов язык нашел широкое применение в сатире.

Величайший мастер сатирического эзопова языка — М. Салтыков-Щедрин («Исто­рия одного города», «Сказки» и др.). Эзопов язык вынуждены были — в обход цензуры — часто применять в своих публицистических и художественных произведениях многие русские писатели XIX века. Эзопов язык — своеобразная форма сатирической речи.

Сказка может быть созданием высоким, когда служит аллегорической одеждой, облекающей высокую духовную истину, когда обнаруживает ощутительно и видимо даже простолюдину дело, доступное только мудрецу.
Н. В. Гоголь

    Именно Салтыков-Щедрин ввёл в русский литературный обиход понятие «эзопов язык», под которым подразумевал художественное иносказание (выражение, заключающее в себе скрытый, тайный смысл), или аллегорию. Писатель, как известно, учился в Царскосельском лицее, где получил прекрасное классическое образование, поэтому имя древнего грека Эзопа было известно ему очень хорошо: лицеисты должны были читать басни Эзопа в подлиннике.
     Эзоп — фригийский раб, безобразный горбун, сочинитель басен — жил, по преданию, в VI веке до нашей эры. Существовал ли Эзоп на самом деле, точных сведений нет, но известны несколько его биографий, и ему приписываются все анонимные прозаические басни в древнегреческой литературе. Иными словами, Эзоп — полулегендарный создатель жанра европейской басни: Эзопова басня построена на иносказании, в ней обычно действуют животные, а подразумеваются люди.
      Салтыков-Щедрин проявлял неистощимую изобретательность в создании приёмов аллегории (шифровки и дешифровки своих идей) и выработал целую систему «обманных средств». Обычно в щедринских сказках действуют животные, но писатель постоянно «оговаривается», переключает повествование из плана фантастического в реальный, из мира зоологического в человеческий. Топтыгин Первый из сказки «Медведь на воеводстве» съел чижика, но комментарий к этому незначительному лесному событию вполне серьёзный: «Всё равно, как если б кто бедного крохотного гимназистика педагогическими мерами до самоубийства довёл...» (I). После этой «оговорки» становится понятно, что речь идёт о полицейском преследовании учащейся молодёжи. В сказке «Карась-идеалист» главный герой и ёрш рассуждают об общественных проблемах: мировом прогрессе, классовой гармонии и гражданских чувствах — словом, о «сициализме»(!).
    Однако писатель сохраняет дистанцию между зоологическими образами и людьми, чтобы иносказание было художественно убедительным. Описывая жизнь трусливого пескаря, сатирик изображает подводный мир и повадки разных рыб, вводит в сказку даже человека — страшного «рыбьего врага»: «А человек? — что это за ехидное создание такое! Каких каверз он не выдумал, чтоб его, пескаря, напрасною смертию погублять!». В результате получается сложная аллегория: с одной стороны, подводный мир представлен как человеческое общество, где сильный и богатый угнетает-губит слабого и бедного, с другой стороны, подводный мир открыто противопоставлен человеку, то есть должен восприниматься вроде бы прямо и буквально.
       Салтыков-Щедрин, будучи замечательным сатириком, владел всеми приёмами комического: юмором, сатирой, иронией, сарказмом, гротеском. В сказках он чаще всего применял иронию — тонкую, скрытую насмешку, представленную как похвала, лесть, притворное согласие с противником. Генералы из «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил», слоняясь по необитаемому острову, натыкаются на мужика: «Под деревом, брюхом кверху и подложив под голову кулак, спал громаднейший мужичина и самым нахальным образом уклонялся от работы». Далее автор с ироническим сочувствием сообщает: «Негодованию генералов не было предела». Пустоплясы, наблюдая отдыхающего на краю поля еле живого Конягу, заинтересованно обсуждают, почему он всё никак не умирает от тяжёлой работы. На этот счёт сытые и довольные братья Коняги имеют глубокие мысли: живучесть Коняги в том, «что он в себе жизнь духа и дух жизни носит! И покудова он будет вмещать эти два сокровища, никакая палка его не сокрушит!». Так писатель передаёт рассуждения «друзей народа» и иронически высмеивает барскую любовь к мужику.
         Все сказки Салтыкова-Щедрина, как и фольклорные, изображают события в неконкретном времени и месте, а в некоторых специально, для чисто внешней маскировки, указывается, что речь пойдёт о старых временах или чужих странах. Сказка «Дурак» начинается словами: «В старые годы, при царе Горохе это было...», в подтверждение глубокой древности событий одну из героинь сказки зовут Милитрисой Кирбитьевной, как коварную мать Бовы-королевича. А в сказке «Дикий помещик» писатель иронически использовал традиционный зачин народных сказок: «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был помещик, жил и, на свет глядючи, радовался». Неопределённость времени и места в сказках Салтыкова-Щедрина только подчёркивает противоположный смысловой эффект: автор описывает современную российскую действительность, злободневные общественные и политические события.

       К «эзопову языку» следует отнести выбор маски «благонамеренного повествователя», от лица которого ведётся рассказ. В сказке «Дурак» подробно описываются благородные и великодушные поступки Иванушки, но называются «дурацкими». Таким образом, рассказчик как ^присоединяется к господствующей (бессовестной) морали, но наивно живописует достойные «подвиги дурачка»: Иванушка защищает козла, которого мучат соседские мальчишки; отдаёт нищему все три рубля; играет с сыном Милитрисы Кирбитьевны Лёвкой, до которого никому дела нет; первым бежит на пожар или к тяжелобольному и т.д.
       К «эзоповой» манере принадлежит и «фигура умолчания» — нарочитый пропуск слов или целого куска текста, который легко додумывается читателем. Ярким примером может служить конец сказки «Дурак», когда Иванушка пропадает неизвестно куда на многие годы, а возвращается совершенно больным. Читателю прозрачно намекается, что за свои «дурацкие», то есть самые благородные, убеждения и поступки герой угодил в тюрьму, или ссылку, или т.п.: «Где он скитался? что видел? понял или не понял? — никто ничего дознаться от него не мог».
      «Эзопова» манера проявляется в том, что Салтыков-Щедрин доводит фантастику в сказке до абсурда, так что читатель не может сблизить эти фантастические картины с реальностью и, значит, обращает на такие эпизоды особенно пристальное внимание. Например, один из генералов в «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил» был учителем каллиграфии в школе кантонистов. Иными словами, он преподавал искусство писать чётким, ровным и красивым почерком в особой низшей школе для солдатских детей. Здесь сразу возникает два вопроса: зачем солдатским детям каллиграфия и разве это соответствует генеральскому чину — работать учителем в солдатской школе? Автор не стремится объяснить этот абсурд, но читатель понимает, что генералы — бесполезные «небокоптители», которые не только не умеют выполнять элементарную работу по хозяйству (нарвать яблок, поймать рыбу и т.д.), но и вообще ничего толкового не умеют делать, потому что всю жизнь занимались непонятно чем.
        Наконец, один из приёмов «эзопова языка» сам Салтыков-Щедрин называл «понижением тона». Топтыгины в сказке «Медведь на воеводстве» занимают по крайней мере губернаторскую (генеральскую) должность, а имеют только майорский чин. Следовательно, сатирическое высмеивание в сказке направлено против больших и небольших чинов и носит обобщающий характер. Загримировав губернатора под медведя, сатирик не стесняется в выражениях и запросто называет его «скотиной», «сукиным сыном», «негодяем». Аналогично генералы из «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил» всю жизнь служили в какой-то регистратуре, помещик из сказки «Дикий помещик» был не богатым вельможей (латифундистом), а обыкновенным мелкопоместным хозяином.
      Итак, одной из главных особенностей сказок Салтыкова-Щедрина является использование «эзопова языка», то есть сознательное создание двузначного текста, когда за прямым смыслом сказанного открывается второй смысл, который и проясняет идею автора.
     Обычно «эзопов язык» в сказках Салтыкова-Щедрина объясняют запретами цензуры. Однако известно, что многие сказки, с согласия сатирика, печатались за границей. В этих случаях автор мог совершенно свободно высказывать свои мысли, но он и тогда не отказывался от аллегорий. Иносказательная манера сказок обусловлена не только цензурными препятствиями, которые должен был преодолевать писатель, но и склонностью Салтыкова-Щедрина к сатире (именно двусмысленные образы и выражения делают её ядовитой). Иными словами, для писателя «эзопов язык» стал остроумной манерой изображения, и поэтому Салтыков-Щедрин часто прибегал к иносказательным выражениям, «нечаянным» оговоркам, умолчаниям, иронии и маске «благонамеренного рассказчика». Разумеется, эти приёмы в сказках выступают в сложном сочетании.
«Эзопов язык» позволяет подойти к изображаемому предмету с неожиданной стороны и остроумно представить его, а непривычные черты и краски помогают создать запоминающиеся образы. Писатель-сатирик очень хорошо знал парадокс художественного восприятия: «Скрытая мысль увеличивает силу речи, обнажённая — сдерживает воображение» (А.И.Герцен).
      Если в баснях Эзопа и И.А.Крылова аллегория служит для утверждения общечеловеческих моральных ценностей, то в сказках Салтыкова-Щедрина с помощью иносказания даётся критическая оценка современной общественной жизни России, то есть высмеиваются социальная несправедливость, административный произвол, «обще-примиряющие» социальные теории, показывается классовая борьба и т.п.